Взлетали, подстегивая коней, будто кнутом, резкие, пронзительные вскрики Лиходея:

– Дуй, Дунька! Поддувай, Акулька! Считай разы, Параня!

И – свист! Неистово громкий, пластающий уши словно ножом.

Арина роняла голову в колени, зажимала ее руками и захлебывалась от восторга. Ничего ей больше не требовалось сейчас, кроме безумной скачки по полевой дороге, пустынной в этот вечерний час. Душа ликовала и летела, парила над землей, словно расставшись с бренным телом, и виделся сверху весь огромный, весенний мир, распахнутый до бесконечности: зеленые поля с березовый колками, уже опушенными первой нежной зеленью, голубая жила Быструги, темные зазубрины хвойного бора и тускло взблескивающие при скудном вечернем свете круглые блюдца маленьких озер.

Арина вскидывала голову, глядела восторженно и сразу же закрывала глаза от страха – слишком уж стремительным и неистовым был бег лиходеевской тройки. Тогда она хватала за руку Николая, вскрикивала негромко и снова роняла голову в колени. Николай сидел, как в седле, уверенно и прочно, скачке не удивлялся – похлеще доводилось видеть. Взглядывал сбоку на Арину, и она уже не казалась ему такой недоступной и недосягаемой, как на сцене, наоборот – простая, близкая, хотелось прижать ее к себе, чтобы она не вскрикивала испуганно и не зажмуривала глаза.

Но он не насмелился этого сделать.

Лиходей придержал свою тройку, когда увидел впереди, в наползающих синих сумерках, зыбкое пламя костров. Они горели, разведенные на равном расстоянии друг от друга, и ярко освещали низкий деревянный помост, сколоченный из толстых досок. Дальше, за помостом, виднелись длинные приземистые бараки переселенческого пункта, а еще дальше маячили не до конца возведенные стены железнодорожного депо. Это была станция Круглая, получившая свое название от озера-блюдца, которое тихо покоилось в безветрии верстах в двух.

Изначально, когда прокладывали железную дорогу, станцию здесь возводить не собирались, но времена изменились, поезда пошли гуще, потребовались депо, водонапорная башня, склады, жилье для строителей и служащих – за короткое время пустынное место, обрамленное с трех сторон густым березняком, наполнилось многолюдьем, строениями, гудками, и они напрочь отодвинули тишину, которая царила здесь долгие годы.

Вот сюда, на Круглую, и доставил Лиходей на своей знаменитой тройке Арину Буранову и Николая Дугу, который удивленно оглядывался вокруг и никак не мог понять – зачем его позвали в коляску и для какой надобности привезли?

Знала об этом лишь сама Арина, но ни словом не обмолвилась, легко и весело выпорхнув из коляски в нарядном своем концертном платье – как невесомая бабочка, радостно порхающая крыльями.

Стояла, чуть покачиваясь на земле, уходящей из-под ног после долгой скачки, и чуть слышно смеялась, запрокидывая голову. А к ней уже спешили, бежали люди, накатывали словно водяной вал, и впереди, радостно раскинув руки, отмахивал широкими прыжками, как задорный мальчишка, Филипп Травкин.

– Арина Васильевна! – радостно кричал он. – А я уже отчаялся! Ну, думаю, пропала затея, и зря я народ переполошили!

– Я своему слову хозяйка, Филя, – обнимая его, отвечала Арина и продолжала смеяться, – если груздочком назвалась, завсегда в кузов прыгаю!

– Пойдем, пойдем, Арина Васильевна, заждались все, – торопился Филипп и вел ее за собой, крепко держа за руку, плечом раздвигая встречающих людей, которые напирали, смотрели с восторгом и любопытством на певицу, которая появилась здесь в столь поздний час так внезапно, словно упала с темного неба яркая звездочка.

Впрочем, она и сама, находясь в возбуждении и смеясь, не знала еще полной причины своего появления здесь, потому что произошло все неожиданно – как снег на голову в летний день. Появился вчерашним утром в номере у нее Филипп Травкин и сразу, без предисловий, огорошил:

– Арина Васильевна, в прошлый раз не сказал, побоялся Якова Сергеевича, сильно уж косо он на меня поглядывал. Знаю я людей, которые на Естифеева большой зуб имеют и речь с ними заводил про ваш случай, но они осторожные, не доверяются до конца. Привези, говорят, к нам свою певицу, посмотрим на нее, а там и решим. Завтра ждут, вечером.

– У меня же концерт завтра! – воскликнула Арина и вздрогнула от услышанного известия.

– А Лиходей зачем здесь обретается?! Домчит, успеете!

– Куда домчит, Филя? И кто эти люди?

Торопясь, перепрыгивая с одного на другое и постоянно оглядываясь на дверь – боялся, что появится Черногорин, – Филипп рассказал, что еще год назад добирался он из дальних своих странствий до Иргита, но в дороге сильно поизносился, отощал и оказался без единой копейки – хоть садись на паперти и проси милостыню. Но на станции Круглой, до которой он дотопал своим ходом, улыбнулась ему удача: разговорился случайно с двумя инженерами, и они, узнав, что он бывший приказчик, взяли его на работу с испытательным сроком в один месяц. За этот месяц Филипп так показал себя как расторопный и дельный работник, что они в нем души не чаяли. И вот однажды услышал он между ними разговор о Естифееве и понял из этого разговора, что инженеры хотят извести старикана под корень. Тогда он им и открылся, поведал, каким манером искорежена была судьба молодого приказчика Травкина.

Инженеры выхлопотали ему отпуск, выплатили без всякой проволочки жалованье и отправили в Иргит с единственным наказом: разузнать все, что возможно, о Естифееве. Толком он узнать еще ничего не успел, но после встречи с Ариной кинулся обратно в Круглую и получил от инженеров разрешение: вези сюда певицу якобы для выступления, встретим ее как полагается, а дальше видно будет – от какого угла плясать.

Арина, не раздумывая, дала согласие. Ни Черногорину, ни Ласточке, ни Сухову с Благининым, ни слова не сказала, и кинулась на лиходеевской тройке в неведомую Круглую, к неведомым людям, как в глубокий и темный омут, прихватив с собой сотника Дугу. Мало ли какая неожиданность случиться может.

И вот она здесь.

Не успела еще перевести дыхания, как оказалась на деревянном помосте, где на стульях уже рассаживался струнный оркестр. Музыканты – все в парадных мундирах железнодорожного ведомства и главного переселенческого управления – уверенно держали в руках мандолины, гитары, балалайки, и один из них, высокий, русоволосый, похожий на сказочного Садко со цветной литографической картинки, наклонился учтиво и быстрым говорком сказал:

– Будьте снисходительны, Арина Васильевна, к нашему доморощенному оркестру. Мы не так уж часто играем, но репертуар ваш нам хорошо известен. С чего начнем?

– С «Лучинушки», – также быстро ответила Арина, и успела еще, до первых аккордов, быстро, скороговоркой, прочитать про себя «Отче наш».

Никаких лавок и сидений перед помостом не было – люди стояли, озаренные костровыми отсветами, лица их то появлялись, то исчезали в полутьме, и от этой смены света и тени казалось, что людей очень много, тысячи и тысячи заполняют поле, до самых его краев, упираясь спинами в смутно темнеющий березняк, который полукругом опоясывал пространство. Стояли чиновники железнодорожного ведомства и главного переселенческого управления со своими женами и детьми, стояли студенты-медики, которых направили работать в переселенческом пункте, стояли рабочие, мастеровые, стояли переселенцы, ехавшие в дальние и неизвестные края за лучшей долей – все вперемешку, без чинов и званий; стояли русские люди и хотелось им слышать голос Арины Бурановой, хотелось отозваться на этот голос единым вздохом и смахнуть нечаянную слезу, вздохнуть, горюя о том, что одолела тоска-кручина, словно подколодная змея ужалила, и нет, и не будет больше любимой, и остается только попросить сырую землю, чтобы расступилась она и упокоила горемычного в тихой гробовой келье…

Даже вездесущие мальчишки, шнырявшие перед дощатым помостом, притихли и прилегли прямо на землю, друг возле дружки, словно поняли своими маленькими сердечками, что все происходящее нужно обязательно запомнить – для будущей жизни, когда в зрелые уже годы всплывет внезапно воспоминание об этом вечере, и вздрогнет уставшая душа словно окропленная живой водою, вздрогнет для того, чтобы жить дальше, радуясь солнцу и весне, одолевая извечную тоску-кручину.

Раскинув руки, Арина медленно сводила их, протягивая к своим зрителям, словно хотела обнять и прижать к своей груди всех до единого, кто сейчас стоял здесь. Все, что имела, все, что было в ней, она выплескивала до последней капли и пела в этот вечер при зыбком свете костров так, будто каждая из песен была последней в ее жизни.

Дальше все виделось и плыло перед глазами, как в тумане. Ей неистово хлопали после каждой песни, бросали цветы на помост, а после, когда она сошла на землю, какие-то молодые люди подхватили ее на руки и на руках несли до лиходеевской коляски, а затем какое-то время еще бежали следом, кричали прощальные слова, пока не растворилась коляска в непроницаемой уже темени.

Только возле Круглого озера, зачерпнув ладошкой холодной воды и остудив пылающее лицо, Арина пришла в себя и огляделась. Вспомнила – ради какой надобности приезжала она на станцию Круглая. И увидела кроме лиходеевской еще одну коляску, Николая Дугу, молчаливо стоявшего в отдалении, Филиппа, тащившего к маленькому костерку раскладной стульчик, и у костерка – двух молодых людей в служебных мундирах, один из которых дирижировал струнным оркестром и был похож на сказочного Садко.

Филипп установил стульчик на землю и позвал:

– Арина Васильевна, прошу вас, присаживайтесь, отдыхайте. Вот так, вот и отлично. А теперь позвольте представить – инженер Свидерский Леонид Максимович, инженер Багаев Леонтий Иванович. Вот о них я вам и рассказывал…

Похожим на Садко оказался Свидерский, он склонился, целуя руку Арине, и спросил:

– Я надеюсь, наш доморощенный оркестр вам не очень мешал?

– Что вы! Что вы! – улыбнулась ему в ответ Арина. – Вы замечательно играете! Просто замечательно!

– Понимаю, что оценка завышена, но все равно польщен. Спасибо!

Рядом со своим товарищем-красавцем Багаев явно проигрывал: невысокий, рыжеватый, худенький, в пенсне, стеклышки которого от света костра то и дело вспыхивали красными кружками. Но голос, когда он заговорил, оказался по-командирски уверенным и жестким:

– Как я понимаю, Арина Васильевна, вам быстрее в Иргит нужно вернуться. Поэтому давайте сразу о деле. Этот человек, который у коляски топчется, кто таков? Ему можно доверять? Сюда позвать или пусть там побудет?

– Человек этот, Леонтий Иванович, мой поклонник, зовут его Николай Григорьевич Дуга, казачий сотник, и в скором времени собираются его женить на падчерице Естифеева.

– Интересно. Ладно, пусть там постоит. Ну что же, Арина Васильевна, давайте выясним, как говорят военные, нашу диспозицию. Насколько я понимаю, есть у нас один общий противник, замечательный иргитский купец Семен Александрович Естифеев. Человек он незаурядный, умный и хваткий. И еще, что немаловажно, жестокий. Возникнет надобность, он и перед смертоубийством не остановится. Это я для того говорю, чтобы вы предвидели степень опасности…

– Я эту степень на своей шкуре прочувствовала… – перебила его Арина.

– Ваше дело давнее, и кредит губернскому банку по сравнению с нынешними оборотами Естифеева, это так себе, тьфу, мелкие семечки.

– Не пойму я вас, Леонтий Иванович, все пугаете меня, пугаете… Когда о деле говорить начнете? – Арина сердито поднялась со стульчика.

– Да вы успокойтесь, – вмешался в разговор Свидерский, и осторожно, ласково взяв Арину за плечи, усадил ее на стульчик, – Леонтий Иванович человек у нас строгий, как казенный параграф, и никаких эмоций не признает, простите его великодушно…

– Зато ты у нас непревзойденный мастер по эмоциям, – Багаев наклонился, поднял с земли сухую веточку, переломил ее несколько раз и бросил в огонь. Видно было, что он недоволен вмешательством Свидерского в разговор.

Но надо было знать несравненную!

Редкий человек, когда она этого желала, мог устоять перед ее обаянием.

Порывисто поднялась со стульчика, шагнула к Свидерскому и Багаеву, протягивая к ним руки, и покаянно склонила голову, словно собиралась отдать низкий земной поклон. Голосом задушевным, чуть звенящим от волнения, заговорила и лишь камни замшелые, потрескавшиеся от старости, могли не отозваться на этот голос:

– Милые мои господа, Леонтий Иванович, Леонид Максимович, простите меня, ради Христа, неразумную! Вы мне такой чудный вечер подарили! Я все еще как не в себе! Простите, что так резко высказалась. Знаете, это от волнения. И еще раз простите – я ужасно проголодалась… Филя, там корзина в коляске, тащи ее сюда!

– Вы уж нас не обижайте, Арина Васильевна, у нас тоже корзина имеется, тем более, что вы – гостья! А мы – хозяева! Не извольте беспокоиться! Филипп! – Свидерский повернулся к Филиппу, но тот и без приказания знал, что ему нужно делать, и возле костра мигом появился раскладной столик и две большие плетеные корзины.

– Давайте мы пока прогуляемся! – Арина подхватила под руки Свидерского и Багаева, повела их к озеру, к самой кромке берега, и там, словно остыв от влажной прохлады, которой наносило от водной глади Круглого, они говорили уже спокойно и вполне доверительно.

Молодые инженеры, не осторожничая, откровенно рассказали Арине суть своего беспокойства. Заключалась же она в следующем. Приехав сюда год назад, они поначалу никак не могли понять и разобраться – почему все означенные сроки постоянно срываются из-за нехватки леса, кирпича, железа, гвоздей и прочих строительных материалов. Прибывали они, через пень-колоду, с вечным опозданием и плохого качества. Стали интересоваться – в чем причина? И выяснили, что главным подрядчиком является купец Естифеев. Но мало того, что он все сроки срывает, мало этого… Въедливый в своей службе Багаев залез в бумаги, положил рядом с собой счеты и щелкал по вечерам костяшками целую неделю. И нащелкал! Такого нащелкал, что, не дождавшись утра, побежал к Свидерскому на квартиру, разбудил его посреди ночи и огорошил: главный подрядчик-то – ворюга несусветный!

Дальше Багаев пространно начал говорить о торгах, ведомостях, договорах, поставках, но Арина умоляюще его перебила:

– Леонтий Иванович, голубчик миленький, это ж для меня лес темный! Не тратьте время, я все равно не пойму, мне бы попроще…

– Ну, если попроще, это к Свидерскому, – усмехнулся Багаев, – он у нас любит все упрощать.

– Потому что сама жизнь проста и немудрена, усложнять ее совсем не требуется, – весело отозвался Свидерский, – представьте себе, Арина Васильевна, что нам вот здесь, на берегу Круглого, нужно построить стену. Сколько для нее потребуется кирпича? Начинают считать: длина стены вот такая, ширина вот такая, а высота – вот какая! Складывают все это, умножают и получается – тысяча кирпичей, допустим, требуется, чтобы эту стену построить. Объявляются торги – кто поставит кирпич, желательно подешевле? Но только на торгах этих для нашей стены требуется уже не тысяча, а две тысячи кирпичей! Как так? Откуда? Почему? Да потому, что нужный человек, не альтруист, конечно, насчитал столько, сколько его попросили. И вот торги. Появляется на них Естифеев, либо его доверенный человек, и сбивает напрочь цену конкурентов, потому как знает наперед, что поставить ему придется одну, а не две тысячи этого несчастного кирпича. В итоге – стена построена? Построена! Сколько на нее кирпича ушло? Да кто его ведает!

– Я, конечно, плохо разбираюсь, но только вот думаю – это ведь одному Естифееву не под силу, кто-то же содействует ему!

– В том-то и дело, что содействуют, но мы лишь некоторых знаем, – Багаев помолчал и добавил: – Нам ваша помощь требуется, Арина Васильевна.

– Да чем же я помогу, миленькие, если я ничего не смыслю в таких делах?

– А вам и не надо в них разбираться, Арина Васильевна, – упрямо гнул свое Багаев, – как нам стало известно, с инспекционной поездкой до Владивостока едет высокий чин управления по сооружению железных дорог нашего славного Министерства путей сообщения. Он обязательно должен здесь остановиться. Мы вам бумаги подготовим, а вы эти бумаги ему передадите, прямо в руки.

Подождите, подождите, Леонтий Иванович… А где я его увижу?

– Увидите. Он является вашим поклонником, нам об этом верные люди сказали, даже запрос сюда по телеграфу делал – до какого числа Буранова гастролировать будет? И просил обеспечить ему хорошее место в театре. Так что, на один из ваших концертов обязательно придет. А дальше… дальше от вас зависит.

– Поймите, – Свидерский порывисто схватил Арину за руку, – мы сами не можем передать, нас никто к нему не допустит, слишком наши чины мелкие. Можно, конечно, прорваться через свиту и вручить, но тогда объяснить придется – что в этих бумагах. А рядом будут стоять наши противники и все услышат. Пока суд да дело, пока разбирательство начнется, они успеют все следы замести. А мы с Багаевым окажемся виноватыми. Теперь понимаете?

– Да не совсем уж я глупая, Леонид Максимович. Кое-что понимаю, – Арина резко повернулась, пошла, направляясь к костру и на ходу, как о чем-то обыденном и не стоящем внимания, сообщила: – Все сделаю, что смогу, не сомневайтесь, миленькие. А теперь покормите меня, господа, поимейте жалость к бедной певунье.

Подошла к костру, протянула к огню раскрытые ладони и крикнула:

– Николай Григорьевич! Хватит скучать, иди к нам, гулять будем!

Когда он подошел, Арина, словно извиняясь за невнимание, за то, что оставила его одного возле коляски, прижалась к нему плечом и нежным голосом попросила подать ей кусочек ветчины с черным хлебом.