Полковник Голутвин сидел за столиком, вольно и широко расстегнув ворот мундира, вытирал большим пестрым платком пот с крупного лба, морщился словно от дурного запаха и крутил в пальцах длинную папиросу с золотым ободком на бумажном мундштуке, что было верным признаком крайнего раздражения. Курил командир полка очень редко и лишь в тех исключительных случаях, когда требовалось сдерживать самого себя, чтобы не сорваться на крик. Все офицеры это прекрасно знали и, увидев в руках у командира папиросу, старались не подавать и малейшего повода, чтобы раздражение Голутвина не достигло крайнего рубежа и не переросло в гнев. В гневе полковник был страшен, как занесенная над головой шашка.

Николай четко и громко доложил о своем прибытии и замер – руки по швам. Голутвин осторожно положил папиросу на край стола, накрыл ее широкой ладонью, словно хотел спрятать, чтобы сотник не видел, и неожиданно спросил:

– Когда свадьбу играть наметили?

Вот тебе и привет, любезный, – лови оплеуху, чтобы мимо не проскочила!

Чего угодно ожидал Николай, когда летел в полк, сломя голову, но только не этого вопроса. Растерялся, даже в жар кинуло, но врать и изворачиваться не стал, честно признался:

– Не знаю.

– Похвально, сотник, что за нос меня не водите и в заблуждение ввести не пытаетесь. Иначе мне пришлось бы за вас краснеть. Григорий Петрович заезжал, когда из Иргита возвращался, и доложил мне, что сватовство вы своим присутствием не осчастливили. Так?

– Так точно, – отчеканил Николай.

– И отпуск, который я вам предоставил для устройства личных дел, используете по своему усмотрению.

На этот раз Николай благоразумно промолчал.

– Ладно, отложим ваши свадебные выкрутасы до лучших времен, – Голутвин поднял руку, посмотрел на папиросу и снова прихлопнул ее широкой ладонью, – теперь, сотник, слушайте меня внимательно. Даю вам три часа. За это время привести сотню в полную боеготовность, получить патроны, провиант на полторы недели и ждать приказа. Вопросы есть?

– Никак нет!

Голутвин взмахнул рукой, словно выпроваживая сотника из штабной палатки, и тот, козырнув, четко повернулся и выскочил в узкий проем, даже не задев откинутый наружу полог.

Ровно через три часа сотня выстроилась на плацу. Дальше, за сотней, стояли шесть конных повозок, где были уложены и крепко увязаны котлы, мешки с крупой и овсом, топоры, лопаты, веревки, даже сухая береста для растопки – все, что может понадобиться в походе на долгое время. Казаки шепотом переговаривались между собой, поглядывали на своего сотника и все хотели знать – что за тревога случилась? И почему подняли лишь одну сотню?

Но ответа никто не знал, в том числе и сам сотник.

Скоро все прояснилось. К штабной палатке подкатила коляска, из нее выскочил жандармский офицер, а навстречу ему вышел Голутвин. Они недолго поговорили между собой и направились к сотне. Прошлись вдоль строя, внимательно оглядывая казаков и лошадей, затем Голутвин сделал знак Николаю, чтобы тот спешился и следовал за ним. Втроем они вернулись к палатке, и Голутвин представил:

– Ротмистр Остальцов, сотник Дуга. Прошу.

В палатке по-прежнему было жарко, и Голутвин снова расстегнул ворот мундира. Длинной папиросы с золоченым ободком, как заметил Николай, на столике уже не было, видно, полковник ее все-таки выкурил. Теперь на столике лежала развернутая карта, циркуль и два красных карандаша. Один из них Голутвин протянул ротмистру и предложил:

– Будьте любезны, введите сотника в курс дела.

– Докладываю, – ротмистр шагнул к столику, наклонился над картой, – вот здесь, где лес начинается, киргизы, когда гонят свои табуны на ярмарку, всегда устраивают привал, степь прошли и – на отдых, своего рода перевалочная база. Колодцы вырыты, постройки кое-какие имеются. Два дня назад шайка Байсары Жакенова налетела на своих соплеменников, половину из них перебила, другую половину, отобрав у них коней и овец, отправила, как говорится, в родные пенаты. А конский табун исчез вместе с шайкой и с овцами. Задача простая – найти табун, а шайку, естественно, обезвредить.

– А зачем они здесь напали? – удивился Николай, взглянув на карту. – В степи-то удобней. Зачем столько верст тащиться?

– Вопрос резонный, но я отвечу на него в свое время. И еще у меня просьба к вам, сотник… Казакам пока ничего не говорить, когда наступит нужный момент, я сам скажу.

– Вашу сотню, Дуга, я потому выбрал, что у вас молодых меньше, – Голутвин аккуратно сложил карту по сгибам и протянул ее ротмистру, – но это совсем не значит, что можно кидаться куда попало, очертя голову. Вернуться обратно должны все, до единого. Общее командование возложено на ротмистра Остальцова, – Голутвин достал большой клетчатый платок, вытер пот со лба, и закончил: – Ну что, с Богом. Коня вам, ротмистр, подготовили.

Уже выходя из палатки, Николай догадался, по какой причине полковник находился в крайнем раздражении: берут лучшую сотню полка и отдают под начало неизвестному жандармскому офицеру. А как он ее поведет и что он за человек – неизвестно. «Не извольте беспокоиться, господин полковник, – молча заверил Николай своего командира, – мы тоже не лыком шитые. У нас тоже голова имеется…»

В наползающих сумерках сотня покинула лагерь и пошла легкой рысью на юг. С левой стороны горел огромный закат, и яркие полосы, просекая редкие облака, вытягивались на половину неба.

Николай покачивался в седле, зорко осматривался и радовался безмерно предстоящему горячему делу, надеялся, что оно поможет ему справиться с душевной сумятицей.

А в памяти звучал, не утихая, голос Арины Бурановой, будто она находилась где-то совсем рядом, и пела, не умолкая…