Ласточка причитала и охала, будто на похоронах. Рассказывала, как ругался Черногорин и как он грозился собственными руками задушить свою несравненную певицу.

– Да не убивайся ты так! – отмахнулась Арина. – Лучше помоги мне платье снять, и воды приготовь, я умоюсь. А задушить наш Яков Сергеевич никого не задушит, потому как ручки у него слабенькие и растут не из того места. Он ими только размахивать может…

Она быстро умылась, вышла из ванной комнаты, встряхивая влажные волосы, еще раз отмахнулась от Ласточки, которая предлагала принести завтрак, сладко зевнула и ящеркой скользнула под легкое одеяло, сунув под голову сложенные ладони. Ласточка замолчала, подошла, осторожно переставляя тяжелые ноги, к постели, чтобы поправить одеяло, и замерла – Арина уже спала, чуть слышно посапывая. «Вот как накатались – досыта, – удивлялась Ласточка, – голову до подушки донести не успела, а уже спит. Ой, беда, явится Яков Сергеевич – пыль до потолка и святых выноси!»

Отошла от постели, опустилась на краешек кресла и больше уже не шевелилась – боялась, что нарушит тишину неловким движением своего большого тела и Арина проснется. Сидела, положив на колени широкие ладони, смотрела в стену круглыми коровьими глазами и тихонько вздыхала, готовясь к шумному скандалу, который обязательно должен случиться – вот лишь явится Яков Сергеевич…

Но Черногорин не появлялся.

Ласточка в долгом ожидании не заметила, как сама уснула, неловко привалившись к спинке кресла, да так крепко, что ей даже сон привиделся. Будто бы она по воде бредет, речку переходит, а мимо, по течению, плывут дамские шляпки – самых разных фасонов и размеров, с лентами, с вуалями. Плывут, покачиваются, и нет им ни конца ни края. Ласточка руку протянула, чтобы ухватить хоть одну из них, а шляпки колыхнулись и утонули все разом, словно снизу им тяжелые грузы подвесили. Исчезли. Одна вода течет по-прежнему и взблескивает солнечными зайчиками. Ласточка понимает, что это ей сон снится, и еще успевает с горечью подумать: «Вот оно, мое счастье, поманит пальчиком и сгинет. Даже во сне не сбывается…»

И проснулась, словно ее в бок толкнули. Вскинула глаза, оглядываясь в тревоге, и увидела, что в другом кресле, закинув ногу на ногу, сидит Черногорин – как тень прошел! – смотрит, запрокинув голову, в потолок, словно пытается там что-то разглядеть, а носок начищенного блестящего башмака нервно дергается то в одну, то в другую сторону. Ласточка шевельнулась в кресле, оно под ней тихонько охнуло, и Черногорин, медленно опустив голову, приложил палец к губам, предупреждая ее, чтобы она молчала.

Ласточка рта не разомкнула, сидела, больше уже не шевелясь, вся в ожидании – что-о б-у-удет?!

Арина проснулась не скоро; перевернулась набок, потягиваясь, и, выпростав руки из-под одеяла, вольно раскинула их, улыбнулась, еще не открыв глаза, и с легким вздохом выговорила:

– Как пряник съела…

– Сладкий, должно быть, пряничек вам попался, Арина Васильевна! И где вы его покупать изволили? Не поделитесь секретом с нами, недостойными? – Черногорин говорил тихим, ехидным голосом, а носок его башмака дергался из стороны в сторону так резко и быстро, что в глазах мельтешило.

– Поделюсь, Яков Сергеевич, обязательно поделюсь, и от пряничка вам откусить дозволю, – Арина распахнула глаза, приподнялась от подушки, помотала головой, раскидывая волосы. И проделала все это с таким веселым удовольствием, словно проснулась маленькая девочка и радуется безмерно, как радуются только в детстве, всему миру, который ее окружает.

– Может, расскажете мне, Арина Васильевна…

– Во всем признаюсь, Яков Сергеевич, – перебила его Арина, – как батюшке на исповеди, только дозволь мне из постели встать и одеться. А еще лучше, ступай-ка ты в ресторан, Яков Сергеевич, закажи обед хороший, и я туда подойду. На сытый живот и беседа ласковей сложится.

– Хорошо, я вас в ресторане жду, Арина Васильевна, только у меня просьба нижайшая имеется – вы уж больше не исчезайте никуда. Бесследно… – Черногорин поднялся из кресла, постоял, словно о чем-то раздумывая, и тихо вышел из номера.

Прошло полчаса, и Арина впорхнула в ресторан, одетая в голубое платье с широким белым шарфом, перекинутым через плечо, – стремительная, светящаяся. Летела словно невесомая бабочка, пронизанная солнцем. Головы посетителей вскинулись разом и стали медленно поворачиваться, многие ее узнавали, шуршали шепоты: Буранова пожаловала…

Черногорин поднялся ей навстречу, взялся за спинку высокого стула, чуть отодвигая его от стола, и сквозь зубы, себе под нос, едва слышно выговорил:

– Ведьма…

– И каким же нехорошим словом вы меня обозвали, Яков Сергеевич? – Арина преданно смотрела на него, усаживаясь за стол, и так радостно улыбалась своему антрепренеру, словно встретились они после долгой, многолетней разлуки, которую едва смогли пережить.

– Вполне приличным, – отозвался Черногорин, и резким жестом убрал подскочившего к столу официанта, который хотел налить в бокалы вина, – вполне приличным словом, хотя вы заслуживаете совсем неприличного…

– Да ладно тебе, Яков, давай мириться. Налей мне вина немножко, выпьем, поедим, а после мы с тобой съездим в одно место, нет, в два места, и тогда уж будешь волен делать со мной, что твоей душе угодно. Хорошо? А здесь нам ругаться совсем не пристало, вон какие важные люди кругом сидят.

Черногорин молча разлил вино, выпил, не чокаясь с Ариной, и также молча принялся за еду, словно один сидел за столом и никого перед ним не было.

– Ваше здоровье, Яков Сергеевич, дай вам Бог его на долгие годы! – Арина улыбнулась ему и пригубила вино из бокала.

Черногорин не отозвался, будто не слышал, даже не кивнул.

После обеда, который прошел в полном молчании, они вышли из гостиницы, и Арина попросила, чтобы Черногорин нашел извозчика – Лиходея на его обычном месте, под тополем, не было; видно, еще не отоспался после ночных скачек.

– И куда ты меня везти собралась? – все-таки не выдержал и спросил Черногорин, когда они уселись в коляску.

– Езжай, голубчик, к горе Пушистой, – приказала Арина извозчику, повернулась к Черногорину и добавила: – За город поедем, Яков Сергеевич, это совсем недалеко.

И – поехали.

Ровно, не поспешая. Арина мягко покачивалась на удобном сиденье, вспоминала гибельный бег лиходеевской тройки, и ей казалось, что коляска тащится слишком уж медленно. Но извозчика не торопила, понимала, что каждый ездит по-своему, так, как ему удобней и привычней. Смотрела в сторону, отвернувшись от Черногорина, и чем ближе подвигались к Пушистой, которая все выше вздымалась в небо лохматой зеленой макушкой, тем строже и горестней становилось лицо несравненной – даже следа не осталось от недавней веселости. И глаза потухли, будто затушили два синих костерка, лишь одинокая слеза, медленно катившаяся по щеке, взблескивала при ярком дневном свете, но Арина ее даже не чувствовала и не вытирала.

Возле старых, замшелых валунов извозчик остановил свою лошадку, обернулся, собираясь спросить – дальше-то куда? – но Арина его опередила:

– Тут подожди.

Черногорин, уже догадавшийся, куда его привезли, но еще не понимавший – для какой цели? – молча вылез из коляски и послушно двинулся следом за Ариной, которая торопливо пробиралась между валунами, словно боялась опоздать к назначенному ей часу.

Не опоздала.

Глаша как раз поднималась из ямы с полными ведрами земли, клонясь вперед от тяжести, по сторонам не смотрела и прибывших гостей не увидела. Высыпала землю, подхватила пустые ведра и снова направилась к яме, глядя себе под ноги, словно боялась запнуться.

– Глаша! – позвала ее Арина и, боясь, что она ее не услышит, повторила громче, почти крикнула: – Глаша!

Откинув со лба седые свалявшиеся космы, она медленно обернулась на голос, постояла в раздумье и выпустила из рук ведра, которые глухо стукнулись о землю. Приставила козырьком ладонь ко лбу и долго вглядывалась в Арину и Черногорина.

– Глаша, ты меня помнишь? Аришу помнишь? Это ведь я, Ариша, неужели не узнаешь?! – Арина стронулась с места, пошла к ней, но Глаша ее остановила злым выкриком:

– Не подходи! Не подходи, лукавая! Не притворяйся! Знаю!

И, наклонившись, схватила за железную дужку одно ведро, вздернула его и угрожающе размахнулась, собираясь бросить. Голова ее дергалась и взметывались грязные, свалявшиеся волосы, глаза безумно сверкали, и весь ее вид был столь страшен, что Арина остановилась и не насмеливалась подойти ближе.

На крик из ямы торопливо выбрался, семеня мелкими шажочками, маленький человечек, а за ним, прихрамывая и взмахивая неперебитым крылом, ковыляла Чернуха, словно и она спешила на выручку.

– Арина, пойдем, тебе здесь нечего делать, пойдем! – Черногорин ухватил ее за руку и потащил за собой, ловко пробираясь между валунами; сердито выговаривал: – Зачем ты приехала, зачем ты ее тревожишь? Оставь, оставь, ей уже нельзя помочь!

– Ну, почему, почему она меня не узнает, почему она меня гонит, уже второй раз! – вскрикивала Арина, оглядывалась и видела, что Глаша стоит на прежнем месте и машет им вслед крепко сжатым сухим кулаком.

– Почему, почему… – злился Черногорин, подсаживая Арину в коляску. – Потому! Откуда я знаю?! Я не врач в скорбном доме! Братец, вези прямиком к «Коммерческой» и никуда не сворачивай.

– Нет, Яков, еще не все! Еще в одно место, голубчик, к старым казармам вези. Знаешь, где старые казармы?

– Знаю, – кивнул извозчик, – так куда, уважаемые? К «Коммерческой» или к казармам?

– Ладно, вези к этим… черт подери, к казармам! – махнул рукой Черногорин, понимая, что переспорить Арину ему не удастся.

Две старые казармы, обветшалые, приземистые, с маленькими узкими оконцами, похожими на бойницы, располагалась на тихой, глухой улочке, по-деревенски заросшей молодой и густой травой. По траве бродили куры, деловито выискивая себе корм, а за курами наблюдали две козы, привязанные длинными веревками к одному колу, глубоко вбитому в землю. Казармы давно уже стояли пустыми, заброшенными и сухое, прошлогоднее будылье едва не доставало до провисших крыш.

Арина велела извозчику остановиться. Не выходя из коляски, она долго смотрела на казармы, на деревянную, серую от старости, ограду и что-то шептала неразличимо, едва размыкая губы.

– Что ты шепчешь? – спросил ее Черногорин, не дождавшись ответа, развел перед собой руками: – Слушай, я одного не пойму – мы зачем сюда притащились? И к яме – зачем? Я не понимаю тебя, хоть убей!

– Вот отсюда, Яков, меня увезли и везли по белому свету… Как я не сгинула – один Бог ведает. Господи! Я сегодня все тебе расскажу, Яков, вернемся сейчас в гостиницу и все расскажу…