В пойме Быструги, там, где река делала крутой загиб по своему руслу, устроена была запань из толстых бревен, приколоченных Друг к другу железными скобами. Бревна тянулись едва ли не до середины реки, образовывая рукодельный залив, в который загоняли плоты, сплавляемые с верховий. Запань здесь устроили, когда началось строительство станции Круглой, напрямую от берега до нее самый короткий путь. Плоты, заведенные в запань, разбирали, бревна вытаскивали из воды на берег, давали им время обсохнуть, а затем уже доставляли на строительство.
Вот сюда и подогнал коляску молчаливый возница, не сказавший за всю дорогу ни одного слова. Осадил жеребчика перед невысоким рубленым домиком, где была маленькая конторка, и жили сторожа, спрыгнул на землю, разминая ноги, и лишь после этого неторопливо обернулся в Алпатову:
– Слезай, приехали.
Алпатов, не шелохнувшись, продолжал сидеть в коляске, сжимая ручку чемоданчика с такой силой, что побелели пальцы. Теперь никаких сомнений быть не могло, разом появились ответы, и вопросы, которые мучили Алпатова всю дорогу, отвалились сами собой.
Из сторожки, весело переговариваясь, вышли два инженера в форменных кителях, в фуражках с кокардами и направились прямиком к коляске. «Вот уж точно – по мою душу! Господи, сохрани и оборони!» – Алпатов хотел даже перекреститься, но в последний момент придержал руку, потому что инженеры подошли совсем близко и громко поздоровались, в один голос:
– Добрый день, Арсений Кондратьевич!
У Алпатова горло пересохло, и он лишь молча кивнул, испуганно разглядывая стоявших перед ним инженеров. Молодые еще, на обличие разные: один – красавец, хоть на стенку прибивай вместо картины, другой – неказистый, рыжеватый, худенький, в очечках. Но было у них и общее – веселая, даже насмешливая уверенность, которая сквозила и в лицах, и в глазах.
– Давайте знакомиться, Арсений Кондратьевич! Разрешите представиться – инженер Свидерский, Леонид Максимович, – красавец по-военному щелкнул каблуками, пальцем показал на своего товарища и добавил: – А это инженер Багаев Леонтий Иванович. Будем у вас лес принимать, плоты уже подходят, с минуты на минуту здесь будут. А мы пока бумаги посмотрим. Прошу.
И радушно, широким жестом показал на низкую дверь рубленого домика, словно приглашал войти в роскошные хоромы. Алпатов, медленно переставляя негнущиеся ноги, пошел.
В маленькой, тесной комнатушке, где приходилось нагибать голову, чтобы не стукнуться о низкий дощатый потолок, стояли два грубо сколоченных стола, на которых лежали счеты, толстые амбарные книги и стояли стаканы с в железных подстаканниках с недопитым чаем. В углу, на табуретке, по-царски красовался большущий медный самовар с медалями, давно не чищенный и темный. В небольшое оконце ломилось солнце, но стекла тоже давно не видели воды и тряпки, поэтому в комнатушке, особенно по углам, висел полумрак.
Вся эта неказистая обстановка Алпатову была знакома. Бывал, бывал он здесь, и не один раз. Лучше бы не бывать…
– Присаживайтесь, Арсений Кондратьевич, – Свидерский подвинул к столу свободную табуретку, сам уселся напротив, на длинную скамейку. Багаев остался стоять возле двери, прислонившись тощим плечом к косяку.
Алпатов прокашлялся, прочищая горло, сипло сказал:
– А бумаги у меня дома остались, я же не знал, я…
– Не беспокойтесь, – перебил его Багаев и сложил на груди тоненькие ручки, словно приготовился к долгому и тягомотному разговору, – бумаги у нас есть. Покажи, Леонид Максимович…
Свидерский с готовностью раскрыл одну из амбарных книг, вытащил бумаги и стал их медленно перелистывать, читая по слогам словно нерадивый ученик младших классов:
– Договор подряда по доставке леса строевого… Я, нижеподписавшийся, Алпатов Арсений Кондратьевич обязуюсь… В случае неисполнения…
– Как?! Как?! Как вам мои бумаги попали?! – Алпатов вскочил с табуретки, потянулся через стол рукой, но Свидерский ловко захлопнул амбарную книгу и закрыл бумаги.
– Да вы не удивляйтесь, Арсений Кондратьевич, нам их зайчик принес, – подал насмешливый голос от двери Багаев.
– Какой зайчик?! – не в силах уже больше сдерживаться, Алпатов закричал, брызжа слюной.
– Хороший зайчик, пушистый такой, серенький, – по-прежнему насмешливо продолжил Багаев, – а вот орать здесь совсем не нужно. Мы с вами вполне уважительно разговариваем. И рассчитываем на взаимную вежливость.
– Да пошел ты к черту со своей вежливостью! – Алпатов схватил стакан с недопитым чаем, жадно выхлебал и со стуком поставил на стол. «Вот сволочь каторжная! – думал он в отчаянии, прекрасно понимая, что угодил в хитрый капкан, вырваться из которого почти невозможно, – и когда он только успел разнюхать, когда нашел?!»
В том, что бумаги у него своровал Филипп Травкин, он даже не сомневался. Как не сомневался и в том, что из-за своей пугливости, согласившись неизвестно куда ехать, и вот, приехавший, угодил в самую что ни на есть поганую историю.
Началась она позапрошлой весной, когда вызвал его к себе Естифеев и, долго не разговаривая, приказал: подавай заявку на торги на поставку леса для строительства на станции Круглой. Алпатов поначалу попытался отнекаться, я, мол, ни в каких торгах ничего не смыслю, я, мол, человек маленький, и дальше своей лавчонки не заглядываю… Но Естифеев и слушать его не стал, вытащил алпатовские долговые векселя, помахал ими перед носом и обратно убрал, в железный ящик, и на ключ тот ящик закрыл. Куда деваться?! Пришлось Алпатову на попятную двигаться.
Дело прокатилось как по маслу. Алпатов только в бумагах расписывался, которые за него другие, умные, люди сочиняли. Торги выиграл. Деньги получил. Правда, от денег тех лишь толика осталась, остальные Естифееву пришлось отдать. А дальше происходило все в следующем порядке: поехал он в верховья Быструги, закупил там лес, нанял артель плотогонов, и они сплавили вот до этого самого места на реке пять большущих плотов. В запань же загнали только один. Четыре оставшихся дальше поплыли, в Иргит, где и были по хорошей цене проданы, прямо на воде. Нужные бумаги, в которых прописано было, что все пять плотов переданы-получены и никакого неудовольствия у заказчика не имеется, быстро и без разговоров подмахнул распорядитель работ на станции Круглой, внушительный и важный господин по фамилии Гришунин.
На следующее лето повторилась та же самая история.
А вот нынче… Плотогоны согласно договоренности заранее присылали весточку с конным нарочным, извещая, в какой день они прибудут к запани. В этот раз весточки не подали. Значит, плоты еще не скоро подойдут? И где господин Гришунин? Почему вместо него объявились два этих инженера, у которых оказались на руках алпатовские бумаги, а они, бумаги, страшнее каталажки? Все в тех бумагах значится, а главное – что один и тот же лес два раза продан был. Знающему человеку достаточно лишь одним глазом глянуть, чтобы это понять.
Алпатов вытер пот со лба, снова схватился за стакан, но стакан был пустой.
– Может, самоварчик наладить, Арсений Кондратьевич? – широко улыбаясь, предложил Свидерский.
– Обойдемся, – буркнул Алпатов.
– Тогда приступим к делу. Не возражаете? – Свидерский открыл амбарную книгу, отодвинулся подальше, на край стола, и весело объявил: – Итак, лист первый…
Добрых два часа продержали они Алпатова в домике и выжали его, как мокрую тряпку, – досуха. А под конец, угрожая, что доставят сейчас полицейского чина, если он будет упрямиться, заставили его на отдельном листе бумаге написать чистосердечное признание – что, когда и каким образом с плотами и с лесом происходило. И расписаться заставили, с одной и с другой стороны листа. Правда, твердо пообещали: если он будет их слушаться, бумагам этим обличительным ходу они не дадут. Но стоит ли такому обещанию верить? Прокукарекали, а там хоть не рассветай…
Вышел Алпатов из домика, словно из тюрьмы в тюрьму перешагнул, глянул вокруг – и яркий солнечный день не обрадовал его, показался мутным и серым.
Быструга в разливе текла широко и величаво. На ровной глади ее, не тронутой ветерком, было пустынно, даже завалящей лодчонки не маячило.
– Плоты-то когда прибудут? – спросил Алпатов.
– Я так думаю, что еще не скоро, – ответил ему Багаев и деловито подоткнул пальцами очечки на переносице, – но мы вас обязательно известим, когда они прибудут, и коляску вышлем, чтобы вы на дорогу не тратились.
– Говорили же – вот-вот подойдут! Обманули! Сволочи! Я до вас тоже доберусь, я вам руки поотшибаю! – Алпатов кричал и даже ногами топал, понимая, что его ловко провели, облапошили, как дурачка деревенского.
Но инженеры слушать его не стали. Кивнули разом на прощание, чуть приподняв за козырьки форменные фуражки, и ушли в домик.
– Хватит орать-то, глотка заболит. Поехали, – возница крепко ухватил его за локоть и довел до коляски.
Всю дорогу, до самого Иргита, сидел Алпатов словно пришибленный; забившись в угол коляски, прихлебывал прямо из горлышка теплую, противную водку и едва сдерживался, чтобы не заплакать – очень уж жалко ему было самого себя.
