Укусила Якова Сергеевича не муха, укусил его Семен Александрович Естифеев – зло укусил, внезапно словно змея подколодная. И яд успел выпустить, от которого, похоже, антрепренер Черногорин впал в настоящую душевную сумятицу, каковую и попытался вылечить старым, как подлунный мир, способом.

А началось все рано утром, когда от Гужеева прибыл посыльный и сообщил, что господина Черногорина просят пожаловать в Ярмарочный комитет по срочному делу и желательно в самое ближайшее время, до полудня. Ну что же, если так уважительно просят, нет причины отказываться, а дорога от «Коммерческой» до пассажа не очень длинная. Но паузу надо было выдержать – для собственного уважения. Поэтому в приемной Гужеева появился Яков Сергеевич ровно через три часа после того, как в номер к нему постучался посыльный.

Секретарь, увидев в приемной званого посетителя, сразу же вскочил и, не говоря ни слова, распахнул дверь в кабинет начальника. Нетрудно было догадаться, что Черногорина очень ждали. Он вошел в кабинет, а навстречу ему уже поспешал Гужеев, широко и радушно раскинув руки, словно собирался заключить в объятия. Приговаривал:

– Замечательно, Яков Сергеевич, замечательно! Чрезвычайно благодарен, что вы поторопились. Дело наше промедления не терпит. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь… Сейчас чай подадут. И сразу, чтобы не томить, сообщаю новость: наш высокий гость прибыл на станцию Круглая, я с ним вчера уже встречался и сообщил, что уважаемая певица Арина Буранова завтрашним вечером будет петь на природе для очень узкого круга лиц, в первую очередь, конечно, для нашего дорогого гостя. Вот по этому поводу я вас, простите великодушно, и призвал в срочном порядке. Вы угощайтесь, угощайтесь…

Черногорин прихлебывал чай, закусывал свежими, еще теплыми, булочками, слушал Гужеева, согласно кивал головой, а сам ждал: когда городской голова приступит к расчету и каким образом? Всю названную сумму отдаст или только задаток вручит? Хотя, нет, слишком опытен, а, значит, и осторожен. Скорее всего, будет настаивать, что деньги выплатит только после концерта или начнет торговаться, чтобы уменьшить сумму. Но Черногорин твердо решил: если уж рисковать, так рисковать, и на уступки идти никак нельзя, нужно стоять на своем – деньги на руки, сразу и полностью.

Гужеев, однако, не торопился заводить речь о деньгах, а пространно и многословно рассказывал, что уже сегодня отправлены плотники к горе Пушистой, чтобы сделать там подмостки, а также столы и навесы на тот случай, если погода вдруг испортится и пойдет дождь. Заверял, что плотники – самые лучшие в Иргите, что плата им обещана хорошая, и что сделают они все в наилучшем виде, и что Арина Васильевна будет очень довольна…

И замолчал внезапно, прервав свое многословие, когда в кабинет вошел по-хозяйски Семен Александрович Естифеев. Сурово глянул острыми глазками и, не поздоровавшись, даже головой не кивнув, заговорил, как всегда, коротко и резко, словно дрова колол: с одного замаха и чурка – напополам!

– Ты, любезный балаганщик, никак с глузду съехал – такую цену заломил? Задница от сладкого не слипнется? Сбрасывай половину! Мы деньгами сорить не приучены.

«Вот вы как, любезные! – воскликнул про себя Черногорин, – и рыбку желательно скушать и косточкой не подавиться! Ну, уж нет, не на того напоролись!» А вслух, с милой улыбкой, удивленно произнес:

– Я, конечно, извиняюсь, господа, да только в прошлый раз сказано мне было, что хватит нам на хлеб с маслом… Вы, что, имели в виду булку хлеба и пол фунта масла?! Тогда ставлю в известность, что такое количество ценных продуктов я вам сам куплю и с мальчишкой пришлю. Куда прислать?

Черногорин одним глотком допил чай, аккуратно и бережно поставил чашку на блюдечко, поднялся из-за стола.

– Ну, погодите, погодите, Яков Сергеевич, – заторопился Гужеев, – что уж вы так, с места в карьер. Мы, по нашему купеческому обычаю, поторговаться сначала должны – один уступит, другой уступит, глядишь, и договорились полюбовно…

– А вот если не договорились… – Естифеев шагнул ближе, уперся сжатыми кулаками в столешницу, – у нас народишко на ярмарке всякий обретается, пестрый… Иной за копейку отца родного зарежет, а уж чужого… И спрячется ведь, убивец, в таком-то муравейнике, никакая полиция его разыскать не может…

Это была уже угроза – явная и неприкрытая. Исходи она от другого человека, не Естифеева, можно было бы в ней и усомниться, но в данном случае сомневаться не следовало. Черногорин сразу это почувствовал и испугался. В первую очередь, за Арину. При ее-то взбалмошном характере и детском, до глупости, отсутствии чувства опасности… Да, крепко увязли, по самые уши!

Но вида он не показывал и продолжал мило улыбаться:

– Что я вам могу на это ответить, уважаемый Семен Александрович? Как говорится, в цене не сошлись, взяли, да и разошлись. А что касается уголовного элемента, о котором вы упомянуть изволили, так это очень верно заметили. Пожалуй, я прямо отсюда в полицию наведаюсь, да попрошу, чтобы известной певице охрану выделили. А вообще, господа, должен вам сказать следующее: провинция, она и есть провинция, никакого блеска не наблюдается. Вот послушайте, как благородные люди в подобных случаях выражаться изволят…

Не торопясь, нарочито замедленными движениями, он распахнул сюртук, из внутреннего кармана достал узкий, яркий конверт, вытащил из него хрустящий лист бумаги и прочитал, придав своему голосу необыкновенную почтительность:

– Многоуважаемая Арина Васильевна! Имею честь пригласить Вас на званый ужин, который состоится в моем доме 15 апреля сего года. Все расходы я беру на себя и буду счастлив, как всегда, видеть и слышать Вас. Преданный и давний поклонник Вашего таланта генерал-майор, граф Желехов.

Черногорин многозначительно вздохнул и прежними замедленными движениями сложил лист по сгибам, затем вложил его в конверт, а конверт опустил в карман и запахнул полу сюртука. Проделав все это, он поклонился и вышел из гужеевского кабинета, не оглядываясь.

Письмо, собираясь в Ярмарочный кабинет, он захватил с собой специально, на всякий случай, и вот – пригодилось. Будто жирная точка в разговоре поставлена. Пусть теперь Гужеев с Естифеевым между собой дебатируют…

Расчет Черногорина оказался верным. Едва он дошел до гостиницы, как следом за ним пожаловал посыльный от Гужеева и доставил деньги – всю сумму. Вежливо, но настойчиво попросил написать расписку и, забрав ее, удалился из номера почему-то на цыпочках, словно боялся кого-то разбудить. Черногорин закрыл за ним дверь, подошел к столу, на котором лежали деньги, и вот тут ему стало не по себе, а если сказать совсем честно – стало страшно. Расписка отдана, деньги получены, и теперь предстоит их отрабатывать. А если этот чин и впрямь потащит Арину в постель?! И вся ее затея с какими-то бумагами и неизвестными инженерами – псу под хвост?! А он, Черногорин, будет лишь беспомощно хлопать глазами и чувствовать себя последним подлецом. Впрочем, таковым он себя чувствовал уже сейчас, глядя на деньги, лежавшие на столе. Ругался последними словами, вспоминал угрозу Естифеева, понимал, что она вполне реальна, и снова ругался – теперь уже на Арину, которая втянула его в кислую историю…

Завершились терзания Черногорина большим количеством вина, которое он осилил за один присест, а когда проснулся, то обнаружил с раскаянием, что стало еще хуже: тревога никуда не ушла, сидела прочно, но к ней еще добавилась невыносимая головная боль. Ласточка сердобольно хлопотала возле него, уговаривая попить то бульона, то чая, но он лишь отмахивался от нее, как от назойливой мухи, и мычал, перемогая раскалывающую боль.

К жизни его вернул Благинин. Притащил мерзавчик водки, заставил выпить рюмку, посидел и приложил ладонь ко лбу Черногорина, спросил:

– Тут болит?

Черногорин прислушался – нет, не болит. Благинин налил еще одну рюмку – боль прошла и в затылке. Дальше в дело пошли бульон, чай и к вечеру Черногорин выглядел уже вполне сносно, если не считать теней под глазами.

– Вино, Яков Сергеевич, – учил Благинин, – для русского желудка – сплошное расстройство, а вот водочка – в самый раз, и по климату нашему, и по характеру.

– Да ты хоть знаешь, Благинин, что у меня ни капли русской крови нет? Во мне столько кровей понамешано, и все – не русские!

– А запиваете, Яков Сергеевич, чисто по-русски, – сделал философский вывод Благинин и добавил: – В этом деле у вас иностранного ничего не имеется.

Черногорин не стал спорить, потянулся было еще раз к мерзавчику, но Благинин ловким и почти неуловимым жестом снял посудину со стола, словно пушинку сдул. И погрозил пальцем:

– Иначе на другую сторону перевалитесь.

Все это время, пока Черногорина возвращали к жизни, Арина тихо сидела в уголке большого номера, на кресле, и молча наблюдала за своим антрепренером, терпеливо дожидаясь, когда он достигнет такого состояния, что с ним можно будет внятно и толково разговаривать.

Вот, кажется, дождалась.

– Яков Сергеевич, объясни мне, по какому поводу у тебя такое огорчение произошло?

– По какому поводу, по какому поводу… Вы еще спрашиваете, Арина Васильевна?! Хорошо, отвечу. Благинин и ты, Ласточка, идите погуляйте, мы здесь посекретничаем маленько с нашей несравненной.

Постоял, подождал, когда закроются двери, и заговорил, разводя перед собой руками, вкрадчивым шепотом:

– Ты хоть понимаешь, Арина, свет, Васильевна, куда мы с тобой вляпались?!

– Нет, не понимаю, – честно ответила Арина, с улыбкой глядя на Черногорина.

– Хорошо, возьму на себя сей тяжкий труд и еще раз тебе, неразумной, объясню…

Дальше он в подробностях рассказал о своем сегодняшнем визите к Гужееву, об угрозе Естифеева и о том, что чувствует себя подлецом по отношению к Арине, о которой, несмотря на ее несносный характер, он заботится и беспокоится, чтобы с ней ничего плохого не произошло. Арина слушала его, не перебивая, и продолжала мило улыбаться, а Черногорин от ее улыбки приходил в ярость, но говорить продолжал, не давая воли своим чувствам, вкрадчивым шепотом.

Однако длинная его речь была напрасной. Арина нисколько не испугалась, она, похоже, от услышанного даже не встревожилась. Спорхнула с кресла, пробежала невесомо по полу и прижалась к Черногорину, обнимая его за плечи:

– Яков, ты даже представить себе не можешь, как я благодарна, что ты за меня беспокоишься. Нет у меня роднее человека, чем ты, как брат… А что касается опасений твоих – не бойся! Вот увидишь, все наилучшим образом выйдет, я сердцем чувствую! Оно меня никогда не обманывает! Поверь!

Никаких слов, чтобы возражать ей и что-то доказывать, у Черногорина больше в запасе не имелось, кроме одного горячего желания – матерно выругаться и вернуть ушедшего Благинина, который унес с собой недопитый мерзавчик.

Но он мужественно пересилил это желание и молча принялся дохлебывать остывший бульон.