И Николай Григорьевич торопился, не жалея ни плетки, ни Соколка, одолевая последнюю версту, которая отделяла от горы Пушистой. Следом за ним неслись братья Морозовы, и тоже не жалели ни своих лошадей, ни плеток – ровный, слитный гул копыт далеко раскатывался по пустынной дороге.

«Мимо бы не проскочить, – встревожился Николай и стал понемногу сдерживать стремительный бег Соколка, – чертов ротмистр, пристал со своими бумагами!»

Хотя, если разобраться, ротмистра Остальцова следовало благодарить и в пояс ему кланяться, а не ругать, но в запале скачки об этом не подумалось, одно лишь желание стучало в грудь – скорее, скорее, не опоздать…

Вот уж выпал денек – не заскучаешь.

А начинался он вполне спокойно. После недолгой ночевки полусотня вместе с обозом и плененными степными разбойниками выбралась на лесную дорогу и пошла на Иргит – оставался до города всего один переход, если идти без задержки, можно успеть еще до сумерек. Но задержка как раз и случилась, как водится, неожиданно.

Едва лишь втянулись в глубину лесной чащи, стукнул одинокий выстрел – негромкий, будто сухую палку переломили. Николай сразу же остановил движение, часть казаков спешил, и они быстро залегли на обочинах дороги, готовясь отразить нападение. Но из-за сосен, уже разомлевших на жаре и источающих густой запах смолы, больше не доносилось никаких звуков, кроме птичьих посвистов. Тогда Николай отправил троих казаков, чтобы глянули на то место, откуда прозвучал выстрел. Вернулись они скоро, принесли винтовочную гильзу, еще пахнущую порохом, и сказали, что, судя по следам, стрелок был один. Догонять его без приказа не стали, потому что следы теряются возле ручья, дальше, видно, побрел по воде, однако, если приказ будет…

– Не будет приказа! – ротмистр Остальцов сорвался с места и кинулся к телеге, в которой лежал Байсары. Николай, подбежав следом за ним, сразу все понял: на виске у Байсары кровоточила небольшая ранка, похожая на круглую монетку – меткий был стрелок, рука не дрожала, и несчастный, получив пулю, даже не вскрикнул, отправляясь в небесную степь.

– И тут настигла пуля злая, злодейской пущена рукой – ротмистр Остальцов вдруг злобно оскалился, словно собирался кого укусить, и шепотом договорил: – Костями лягу, а на чистую воду выведу! Понимаете меня, сотник?

Николай ничего не понимал, но на всякий случай кивнул.

– Это ваш будущий тесть следы заметает. Допрашивать-то теперь некого! Байсары в другом месте уже стада гоняет!

– Если вы про Естифеева, он мне не тесть! – угрюмо насупился Николай, и голос у него отвердел.

– Да ладно, сотник, не обижайтесь, давайте команду – трогаемся. Искать этого стрелка – дело дохлое! Надо быстрее из леса выбираться.

Тронулись. Скоро выбрались из леса на широкую полевую дорогу, и тут снова случилась задержка. Навстречу, поднимая за собой огромный столб пыли, летела тройка. На полном ходу она вдруг свернула в сторону, выгнула по полю огромный круг и, истратив бешеную силу, наконец, остановилась поперек дороги. Николай, держа наперевес винтовку, подскакал к коляске, а из нее уже вылезал Филипп Травкин, очумело встряхивал головой и ворчал:

– Все кишки спутались от такой езды!

– Как велено было, так и доставил – с ветерком, – горделиво отвечал ему Лиходей и ворошил пальцами огромную бороду, из которой столбом летела густая пыль, – а что трясет шибко – терпи. Без терпенья и атаманом не станешь. Верно говорю, казачок? Тебя и не признаешь сразу, в военном-то, вон какой грозный!

– Вы как здесь оказались? Откуда узнали? И зачем здесь? – Николай сдерживал Соколка, а тот, разгоряченный, крутился, и приходилось поворачивать голову то в одну, то в другую сторону.

– Да ты спешивайся, любезный, – посоветовал ему Филипп, – я тебе все и доложу, как есть.

Николай соскочил на землю, повод передал одному из подоспевших казаков, за плечом которого уже стоял ротмистр Остальцов и внимательно разглядывал внезапно появившихся здесь людей. В глазах у него светилось холодное недоверие.

– Нам бы отойти, наедине переговорить, Николай Григорьевич, – попросил Филипп, опасливо глянув на ротмистра, но сотник его сразу пресек:

– Здесь говори! У меня секретов нет.

Филипп вздохнул:

– Коли нет, значит, нет, да и время не терпит. Известная вам Арина Васильевна Буранова просит помощи. Сегодня вечером возле горы Пушистой она петь будет, а слушать ее станут петербургский чин высокий да господа Естифеев с Гужеевым, а еще Чичтяков с Селивановым, купцы иргитские. Отбывают туда на тройках, а извозчиками на тех тройках будут люди Естифеева. И если Арина Васильевна станет говорить про Естифеева, какой он человек, они могут и в дело вступить…

– А что эта певица может знать про Естифеева? – быстро спросил ротмистр Остальцов.

– Ух, – снова вздохнул Филипп, – она много может рассказать, господин офицер. Грехов у Семена Александровича – на телеге не увезти. Он же ворюга несусветный!

– А доказательства есть? – по-прежнему быстро спросил Остальцов, словно допрос вел.

– Вот такая кипа бумаг! – показал Филипп.

– Каких бумаг? – не унимался ротмистр.

– Ладно, – сдался Филипп, – придется с самого начала, а то получается вроде, как в кошки-мышки играем.

И он стал рассказывать с самого начала.

Едва он закончил свой рассказ, как Николай вскочил в седло, готовый в сию же минуту мчаться к горе Пушистой, но ротмистр Остальцов властным голосом его осадил:

– Отставить, сотник! Наберитесь терпения. Прикажите, чтобы сажи нашли.

– Какой еще сажи?! – закричал Николай.

– Обыкновенной. Чернил же нет! И поменяйте ваш тон. Задержаться придется на час, не больше.

За этот час Остальное написал карандашом протокол допроса Байсары, поставил под протоколом свою подпись, затем заставил расписаться Николая и, перевернув лист, дописал, вслух произнося слова:

– Данный протокол мне зачитан, и я, Байсары Жунусов, его подтверждаю, – затем нетерпеливо крикнул: – Сажа где?

Притащили в жестяной плошке сажу, которую нажгли из сухого будылья, и Остальцов, обмакнув в нее большой палец правой руки Байсары, старательно отпечатал его на бумажном листе. Сам же лист, аккуратно перегнув его пополам, осторожно уложил в свою полевую сумку.

– А вот теперь, сотник, берите двух казаков, которые понадежней, и скачите. Только стрелять не вздумайте, надеюсь, что этих извозчиков, если понадобится, вы и плетками разгоните. Желаю удачи! – и ротмистр Остальцов вскинул ладонь к козырьку фуражки, отдавая честь.

Все это время, как только тронулись с места ночевки, Поликарп Андреевич спал мертвецким сном, будто маковой воды напился. Переживания, выпавшие на его долю в последние дни, обернулись неудержимой сонливостью, и он не чуял толчков телеги на колдобинах, не слышал голосов Елены и Клавдии и многое проспал.

А пробудился лишь потому, что телега остановилась и дальше не трогалась. Вскинул лохматую голову, удивленно повел глазами, пытаясь понять – где это я очутился и что это вокруг происходит? Увидел Клавдию, стоявшую рядом возле телеги, спросил хриплым голосом:

– А чего стоим-то?

– Да не знаю я, тятя, – бойко отозвалась Клавдия, – встали там впереди и стоят. А вот у Корнея сейчас спросим, он скажет, – и она, приподнявшись на цыпочки, ласково позвала: – Корнеюш-ка! Подскочи к нам! Спросить надо!

Поликарпа Андреевича, как в ледяную прорубь с головой макнули – разом слетели остатки сна. Он вскинулся с телеги и сердитой отцовской рукой ухватил дочь за толстую косу:

– Какой Корнеюшка?! Ты кого зазываешь, бесстыжая!

– Ой, отпусти, тятя, больно! – Клавдия дергала головой, пытаясь высвободить косу из цепких отцовских пальцев, и быстрой скороговоркой оправдывалась: – Сами же нас с Еленой просватали, а теперь строжитесь!

– Кого просватал? Кому?

– Нас просватали! За братьев, Морозовы их кличут! Ленушка, да ты скажи тяте. Корнеюшка, подскочи к нам!

Но Корней Морозов, даже не обернулся на ее голос, только рукой взмахнул и помчался вперед, следом за ним пустил вскачь своего коня и брат Иван – не имели они права задерживаться, потому что их срочно призывал к себе сотник Дуга.

От неожиданности Поликарп Андреевич даже пальцы разжал, выпуская на волю толстую косу дочери. Он ведь совершенно искренне забыл и заспал свое обещание, которое давал в земляной яме. Да разве это обещание было?! Мало ли что скажет человек, пребывая в отчаянности?! Мало ли какое слово ненароком сорвется с языка, когда родные души спасти хочешь?! А эти ухари на ус намотали и уже к дочерям подобрались! Корнеюшка! Шиш вам с маком, а не Елену с Клавдией!

Поликарп Андреевич сложил большой грязный кукиш и увесисто выкинул его вслед братьям Морозовым. Но они этого кукиша не увидели, они неслись, сломя головы, за сотником, который с места пустил своего Соколка в галоп – столь стремительно, что даже Лиходей на своей знаменитой тройке отстал. А скоро и совсем остановился – спицы в колесе не выдержали отчаянной езды. Вылетели с треском и обод, окованный железной пластиной, согнулся, как тряпичный.

– Приехали, слезай… – Лиходей пошарился у себя в ногах, вытащил балалайку и с силой ударил по двум струнам.

Филипп выбрался из коляски, глянул на изуродованное колесо, обреченно махнул рукой и, отойдя от дороги, прилег на траву. А что он еще мог сделать? Хоть закричись посреди пустого поля, толку все равно не будет. Одно оставалось – смириться. И одно утешало: все, что нужно, он исполнил, даже, казалось бы, невозможное, ведь для того, чтобы узнать, где находится Николай Дуга, он разыскал его друга, сотника Игнатова, и тот ему поверил, указал примерное место, где могли находиться казаки.

А теперь… Теперь, как Бог даст…

Филипп перевернулся на спину и стал смотреть в высокое небо, слушая бренчанье двух балалаечных струн, немилосердно терзаемых корявыми пальцами Лиходея.